- Карамелька?.. Как мерзко. А я думала, ты изобретательнее. – холодная с виду Диаспро была рада. Рада по-настоящему. Она не поворачивалась на жениха, она не брросалась ему на шею, но искренне наслаждалась моментом. Дни тянулись один за другим в расчётах, в бумагах, в ворохе проблем, которые никто кроме Хранительницы не мог решить. Она, как могла, поварёшкой вычерпывала это озеро чистого хаоса, сама и единолично восстанавливая в королевстве подобие порядка, и встречи с собственным женихом, с единственным во всём свете, кто в самом деле не грузил её ничем по делу, не могли не радовать. Конечно, была ещё Марьяна, но… как можно сравнивать приятельницу с Ним… И плевать, что… просто плевать. Плевать на всё, не думать о том, что режет сердце. – Не смей меня так называть! – ворчит, скалится, но улыбается. В душе поют птицы… поют странную и тревожную колыбельную морали и всему тому, что в неё пыталась вбить добрая нянечка. Поют о сомнениях, о страхе и о любви. Но поют же. – И чего же хочет мой жених? – её тонкое тело трепещет от каждого прикосновения Зунна, она не краснеет и не бледнеет, но не может не отдавать себе отчёта в том, что наслаждается каждым его касанием. Что даже самые важные из бумаг, которые искала всего мгновением ранее, отступили по значимости на третье, а то и четвёртое место в списке. Она говорила одно, а думала и чувствовала совершенно другое.

И главное было – не сорваться.

- Тогда не буду мешать. – Диаспро не уставала твердить себе о том, что ей нужно быть осмотрительнее. Каждый раз, как её мысли уходили далеко в бездну её глупой страсти к гопнику из эраклионских задворок, она, принцесса, умоляла себя не бросаться в этот океан с головой. Она приказывала себе держать рассудок холодным, просила голову не обращать внимания на сердце и не уставала повторять себе же слова, которые резали душу, оставляя кровоточащие раны.

Ей было страшно.

Высокая и крепкая девушка, сильная, умеющая сражаться на мечах, обладательница высшей силы – Энчантикса, Хранительница и алмазная леди Эраклиона, она боялась не кого-то или чего-то. Даже физическое превосходство Зунна не казалось ей угрозой. Диаспро боялась самой себя, боялась довериться тому, кого знает, в сущности, так мало, и… боялась снова остаться ни с чем.
Мало что ли её уже предавали? Мало относились к ней как к товару, ценному грузу, разменной монете в делах короны и государства. Мало что ли она натерпелась от матримониальных планов матушки, отца, всего эраклионского двора целиком? Мало что ли и она сама думала о женитьбе как о надежном способе заключения союза с кем бы то ни было. Малло ли она считала себя саму вещью? Думала только о деле.

И вот теперь, когда время наконец пришло… когда её талию обвивают крепкие руки искусственно созданного народного героя, когда кожу опаляет его горячее дыхание, а сердце трепещет от каждого поцелуя, может ли она радоваться?

Может ли она, со всей её глупостью, избалованностью, эмоциональностью и капризностью, отпустить своё королевское я, оставив только настоящее?

Может ли она на самом деле принимать эту игру во влюблённую парочку как истину? Может ли позволить себе думать, что вся та ласка, которой одаривает её без пяти минут шпана из самых низов – настоящее чувство, а не просто способ усыпить её бдительность в погоне за властью?

Может ли? Должна ли?

Девушке было больно. Её разрывало, её кололо под кожей. Она боялась сказать лишнего, сделать лишнего, спугнуть всё то иллюзорное счастье, которого добилась хитростью и расчётом. Сомнения съедали девушку, но без них… без них она не хотела оставаться.

Принцесса легко дотронулась кончиками пальцев до ладони, что будто пряжка на ремне, нежно сдавливала живот спереди. – Ну же, продолжай.

Диаспро ехидно улыбнулась сквозь поцелуй. Ей ни к чему было скрывать – было приятно. Маски плавились от жара, да и бог с ними. Здесь ей незачем притворяться. В кровь выплеснуло львиную долю гормонов, тело горело изнутри, и каждая его клеточка наполнялась энергией, наливалась твёрдостью, как самый прочный минерал. Подобно совершенному алмазу, подобно кристаллам высшей категории, кости наполнялись силы. И кто сказал, что от поцелуев размякаешь? Диаспро от них ощущала только бодрость и непреодолимое желание жить. Вернее – добиваться, охотиться, бороться и достигать своего. Получить ещё больше, завладеть целиком. Слиться воедино в бесконечной гонке за лидерство.

Страсть не ударяла ей в голову в привычном смысле, блокируя духовное и оставляя материальное. Она, принцесса и аристократка, не хотела полностью отдаться во власть сильного партнёра, принимая ласки. Она хотела уйти в них с головой, но сохранить суверенитет. Она хотела не подчиняться, но быть на равных.

Хотела.
Хотела так сильно, что всегда, что каждый божий раз прощала себе это. Что уже давно позволила Зунну думать, будто её можно вот так усадить на стол, как подзаборную шлюху, что её можно лапать, можно целовать без спроса и прелюдий. Её можно вертеть, как куклу. Можно говорить с ней именно этим тоном. К ней можно приходить в любое время, можно отвлекать её от любых дел. Можно считать себя хозяином в её покоях, можно прижимать к себе, можно фамильярничать, можно…

Потому что она будет не против.
Потому что она примет это.
Потому что поцелует в ответ, потому что вцепится в волосы, будет водить пальцами по коже, но…

Но не больше. Увы, не больше.

Стоит горячей и крупной ладони дотронуться не туда, стоит принцессе уловить тот миг, как та теряет над собой контроль, как ощущения переваливают за грань дозволенного невидимой границей, она отстраняется. Она зависает в нескольких дюймах от пока ещё мокрых губ, она с вызовом смотрит в застланные жаром глаза. Она кладёт ладонь Зунну на щёку и говорит всего одно слово. – Рамки.

Сумеешь ли ты держаться в них так же долго?

Горячий, обжигающе горячий. Такой горячий, что кожу устаёт щипать от жара, что боль покорно отпускает, что разум плавится, не издавая и звука. Горячий и сильный, сильный настолько, чтобы сломать её попытки противиться, чтобы крепко держать, чтобы мять кожу, вызывая после приятные синяки. Не в пример более страстный, чем некто до него. Можно сказать, идеальный в этой ситуации. Как раз такой, какой и должен быть с ней рядом – достойный соперник, тот, с которым не скучно и которому согласна уступать. И от того сильнее желанный. Она понимает, что вот так и должна выглядеть её судьба, но также знает и что ей пока рано расслабляться.

Раньше она думала, что невыносимо быть одной или что больно терять всё то, к чему так долго шла. Думала, что представляет, каково это – видеть желанное перед собой, но не уметь достичь его. Она так думала, потому что у неё не было Зунна. Теперь у неё есть и Зунн, и понимание: бывает хуже. Когда к платоническому чувству примешивается огонь страсти, тогда больнее.

Больно, когда он рядом и приходится преодолевать свои страхи, но ещё больнее, когда он отстраняется. Когда не она, принцесса и недотрога, отказывается от ласк, а когда сам Зунн лишает её теплоты и страсти, которых девушка, стыдно признаться, жаждет так сильно. И вот он отстранился снова. Его горячим полушёпотом обожгло в тот же миг замёрзшую кожу. Он не дал ей опомниться и быстро застыл у двери. Говорил что-то, намекал, манил спрыгнуть со стола и ринуться за ним. Вот прям так и ринуться. Но, конечно, она не станет. В эту игру можно играть вдвоём.

Уверенность пьянит её. Не уверена, что может отдать Зунну всю себя, что может доверять ему безоговорочно. Но в одном уверена точно. Знает, что нужна ему. Что он нужен ей… И откуда она это знает?

- Зунн… - роняет негромко, но отчётливо. Её голос не то чтобы грустный. Тихий, размеренный, с лёгким налётом печали, но такой нежный. – Мне нужно сказать тебе кое-что. – встаёт со стола, поправляет одежду. Но не подходит ближе. Ждёт.